В середине 80х годов я учился играть на саксофоне в джазовой студии на Каширке. Студия эта тогда была достаточно своеобразным учреждением, где преподавали порой не очень приспособленные для этого занятия музыканты. Они могли не прийти на занятия, никого не предупредив или посчитать, что, например, день выборов – вполне достаточное оправдание для отмены занятий. Я уж не говорю о том, что некоторых из них трезвыми никто никогда не видел. Но студия, тем не менее, пользовалась большой популярностью, кое-кто там даже умудрялся чему-то научиться, там постоянно устраивались концерты, куда порой приглашались музыканты, которых больше в Москве нигде нельзя было увидеть. Например, Тарасов и Чекасин. Да и джазовых концертов тогда в Москве почти не было, студия была практически единственным местом, где такие концерты и фестивали (в которых, помимо большого количества профессиональных музыкантов, обязательно принимали участие и лучшие ученики студии) проводились достаточно регулярно.
Саксофонистов в студии было достаточно много. Кто-то, как и я, учился играть на саксофоне, но многие играли вполне профессионально и ходили для того, чтобы научиться импровизировать.
С одним таким саксофонистом мы несколько лет достаточно тесно общались. Ему тогда было лет 45, он всю жизнь играл на саксофоне, играл во множестве групп и оркестров, но, в основном, в свободное от работы время. А работал он то ли инженером, то ли программистом, я уже точно не помню. У него была простая русская, на первый взгляд, фамилия Леонидов, хотя его внешность не оставляла никаких сомнений в его непролетарском происхождении. Как-то он пришел в студию в некоторой задумчивости. Мы разговорились, и он сказал, что ему позвонил его знакомый и позвал на интервью “в одно очень хорошее место”. Он в то время как раз подумывал о смене работы, поэтому, не долго думая, согласился приехать. Поинтересоваться, куда его зовут, ему в голову не пришло. Хотя, как он сказал, то, что интервью было в городе Жуковский, его должно было насторожить. Когда он приехал, оказалось, что это – туполевское КБ. Он хотел сразу поехать обратно, но потом решил, что раз уж все равно приехал, то можно, наверное, и побеседовать. Пошел в отдел кадров, человек из отдела кадров с ним очень хорошо побеседовал, спросил, как его зовут, поинтересовался, где он работал, чем занимался, очень обрадовался, сказал, что он им очень подходит, и попросил документы. Очень довольный беседой саксофонист протянул документы (он уже считал, что все обошлось), представитель отдела кадров мельком взглянул в паспорт, резко переменился в лице, слегка даже позеленел и спросил с металлом в голосе: “Что вам здесь нужно?”. На что мой приятель симпровизировал: “Тут передавали, что недавно умер Туполев, так я хотел на его место”.
Прелестно! Это я о последних нескольких предложениях. Остальные – хлам.
То, что кадровик не отсеял кандидата по внешности, меня удивило.
Я не согласна с определением – “хлам”, по-моему, достаточно интересная информация о том – как это было (если не есть и сейчас)
Дорогая мама, это – действительно невероятно интересно: приходили ли преподаватели трезвыми, почему они могли не прийти, а также где выступали Тарасов и Чекасин. Особенно радует тесная связь между всей этой тягомотиной и действительно интересной, динамичной второй частью, из которой следовало бы выбросить всего лишь половину, а не 100%, как в случае первой части поста.
Запись делается для читателей и автору следовало бы отделить скучное от интересного, важное от неважного. Но автор мыслит, как шахматист: у тех второстепенных элементов в позиции нет. Я, кстати, никогда не мог научиться играть в шахматы, мне всегда казалось, что это – нечестно: препарировать позицию, перебирая мельчайшие нюансы.
Автор вполне мог бы оказаться героем истории, в которой школьник, которому на уроке рисования задали нарисовать свой дом, несколько раз выбегал из дому, чтобы пересчитать количество штакетин в заборе. Не исключено, что и Вы, мама, прилично играете в шахматы.
Лично я убежден, что статистический читатель просто не дочитает эту запись до конца, и правильно сделает. Конечно, если запись делалась для элитного круга читателей, можно было бы сопроводить ее введением: “Для тех, кто сличает число штакетин в заборе на рисунке и в действительности”.
Дорогой Igor! Я, собственно, пишу записи не для статистического читателя. Мне совершенно все равно, дочитает он эти записи до конца. Я эти записи пишу для тех, кто со мной знаком и знает, чем я в этой жизни занимался. Не нравится – не читай. Некоторая непоследовательность записей или ненужные, на твой взгляд, детали – это уже мое графоманское, ломать я себя из-за этого не собираюсь, поскольку профессионально литературой заниматься – не мое дело.
“Не нравится – не читай” – это я понимаю, с этим я согласен. А вот как насчет “не нравится – не смей ругать”?
Да ругай, сколько хочешь. Просто не ожидай, что это мне пойдет на пользу
Картина выглядит так:
ты рассказываешь историю
я: много лишних деталей
мама: нет, детали интересны
я: интересны только узкому кругу, Мишаня не умеет писать сжато
ты (как с дуба упал): не нравится – не читай
У нас с мамой шла дискуссия, нужны ли детали, которые ты привел. При чем тут нравится-не нравится, читай-не читай, ломать себя-не ломать себя? Обсуждается качество записи, а то, нравится ли запись, не обсуждается.